Катаев снисходительно присвоил Олеше прозвище «ключик». И случайно попал в точку.
Олеше повезло: в отличие от Эйзенштейна и Зощенко доброжелательные марголисы его не «лечили». И он поэтому не ходил по кругу, а прорывался сквозь болезнь изо всех сил — в пору, когда ещё не было, к сожалению, лекарственных средств, снимающих неврозоподобную симптоматику.
В отличие от Набокова, от Ходасевича («Некрополь»), от Катаева («Алмазный мой венец») Марина Ивановна Цветаева в своей портретной галерее своих современников целенаправленно разделяла болезнь и личность. И в жизни, и в творчестве она давала талантам авансы, с русской безбрежной щедростью и с точным немецким расчётом на аудиторию через сто лет.
Если Набоков и Ходасевич расчленяли своих современников как энтомологи, чтобы в конечном счёте от них осталась одна прозрачная оболочка, то Цветаева, наоборот, собирала по частям личности крайне своеобразных людей, где патологию перевешивали исключительные черты таланта и нравственности, и получались литературные надгробья с размашистыми признаниями в любви. Ей можно поставить в упрек обратную крайность — идеализацию, но всем известно, как она была взыскательна: она не идеализировала кого попало, и не создавала такие же надгробья своим многочисленным пассиям: она выбирала, кто достоин надгробья, а кто нет, и видела в этом некий особый долг.
Собственный жизненный расчёт Цветаевой не состоялся по стечению обстоятельств, в которых она вместе с семьей зависела от чиновников от госбезопасности и от литературы. Ее смерть — редкий случай абсолютно мотивированного самоубийства здорового верующего человека. И редкая по яркости иллюстрация контраста между гибелью большой души, верной цивилизации, стране и власти, и спокойным выживанием маленьких душонок, делавших маленькие карьеры на унижении великих.
Это стечение обстоятельств персонифицировал драматург Константин Тренёв. Его маленькая душонка затравила большую душу. Так же было с Пушкиным и Дантесом.
В период перестройки было модно грызть образы титанов. Человечки малого масштаба концентрировались в «Огоньке», и такая же короедская микрофлора оккупировала театр. Потом время расставило многое по местам, иногда жестоко. В феврале 1992 г. я беседовал в Иерусалиме с Юрием Карабчиевским, который в перестройку посвятил себя вивисекции Маяковского. На короеда было жалко смотреть: до него дошло, что он был литературным участником геополитического преступления, безвозвратно уничтожившего единственный мир, в котором он мог существовать.
Юрий Аркадьевич Карабчиевский покончил с собой в июле 1992 г. в клинической депрессии. В этом состоянии любой человек воспринимает мир трагически, но классическая меланхолия включает ещё и переживание вины — не только за такие собственные действия, которые человек до приступа признал своей непоправимой ошибкой и которые касались всего общества, но и за прегрешения малого масштаба — перед родными и близкими.
Отряд короедов не заметил потери бойца: он был погружён в рефлексию в связи со сменой конъюнктуры, безвозвратно уронившей тираж больших журналов. У властителей дум, если бы их вправду тревожила общественная несправедливость, был шанс вырасти в масштабе, возвысив голос в защиту миллионов незащищенных — в том числе душевнобольных, хуже всех адаптировавшихся к павловскому обмену купюр, а потом к гайдаровскому замораживанию пенсий. Но эти невидимые миру слезы их не интересовали. А зачем?
Грызение титанов — признак карликовости.
Забота о миллионах и ответственность за миллионы — подлинная, а не показная, как у карьерных правозащитников, — признак масштаба личности.
19. Тезисы о цивилизационном иммунитете
На круглом столе в августе 1989 г. Сталина грыз не один Виленский, а целый консилиум короедов. Их уже сейчас никто не помнит. А Сталин живёт во всём, что при нём и его волей было создано и спасено. Этот груз созданного и спасенного на весах истории многократно перевешивает потери и издержки.
Загадка Сталина, как и загадка гениев вообще, имеет отношение к генетике, но выходит за рамки психиатрии и психологии. Энергетика личности, которая вынуждала Черчилля при входе Сталина вставать, не описывается в рамках синдромологии и не прививается аутотренингом или гипнозом. То же касается Наполеона и Жанны д’Арк, всуе упоминаемых Виленским.
Еще одна область загадок — дар предвидения. Он тоже не укладывается в синдромы и не воспитывается. Нострадамус, Мартелли, Робида, Ванга, целый ряд менее ярких провидцев, включающий Распутина, — особая категория, общим свойством которых является уникальная способность к эйдетизму (зрительному произвольному воспроизведению и созданию образов).
Родственны ли эти свойства душевным болезням? Существует некое звено предрасположенности, которое их связывает. Но предрасположенность, как было сказано выше, не тождественна причинному фактору болезни, разрушающей личность. И если этот фактор, поисками которых занимались Гайдушек и Джиббс, будет найден, из этого не следует, что, научившись предотвращать шизофрению, мы тут же уничтожим гениев.
Но на сегодняшний день это фантазии. Медицина едва научилась справляться с опасными инфекциями, да и среди инвазий умеет оперативно лечить только гельминтозы. Все то, что мы называем хроническими болезнями, — это неизлечимые болезни. Изучение генеза атеросклероза — на ещё более зачаточной стадии, чем изучение генеза шизофрении. Не следует обольщаться.
Зато сегодня мы сталкиваемся со страдающими людьми, ушедшими в мир переживаний, которых вместо адекватной и непубличной профессиональной заботы окружают сплетни и пересуды. Говорящие головы в рейтинговых программах берутся исправлять и политику, и медицину. Татьяна Толстая считает себя вправе судить о том, что делать с не выходящим из дома математиком Перельманом: с высоты её точки зрения — пусть уединяется дальше, потому что если лечить, то сразу пропадет талант. Эксперимент действительно интересный: умрёт учёный на улице, наложит на себя руки или совершит какую-нибудь агрессивную нелепость, опубликовав трактат на 1500 страниц? Зато потом он будет гарантированно оплакан — вместе с теоремами, давно брошенными в нелеченном бреду.
Зато сегодня больным с начавшимся непрерывным течением болезни не оказывают самую действенную помощь — шоковую терапию, дающую ремиссии на много лет. Покорно усвоенная систематика, где вообще нет упоминания о течении процесса, нивелирует — по совсем не медицинским причинам — результаты исследований и практики. Зато у клиник беспрепятственно митингует секта «Фалуньгун», основатель которой, считающий себя царём космоса, был комиссован из китайской армии после затяжного психоза.
Зато сегодня и каждый день нам приходится сталкиваться с разнообразными толкованиями исторических смыслов и очень часто — с выворачиванием их наизнанку по мотивам, которые внешне кажутся узкогрупповыми, но при этом удивительно попадают в такт глобальной античеловеческой философии.
Авторы этих вывернутых истолкований под лупой выискивают психотические расстройства у Сталина и Путина, но не видят их в упор у Горбачева и Яковлева, не говоря о законодателях мод — Фрейде, Юнге, Расселе, и не только не видят, но и изо всех сил стараются скрыть прямое родство античеловеческих концептов и практик начала XX и начала XXI века. Блоггерская болтовня о ненормальности руководителей страны и церкви в точности воспроизводит газетную травлю имперской власти сто лет назад. Медиа-публика, наклеивающая ярлыки и дающая непрошеные советы, не знает и знать не хочет, что ежедневно травмирует страдающих людей и их родственников. А интервенции разрушительных смыслов никто не мешает.
Мировая информационная обстановка 2012 г. была сродни фронтовой. Линии добра и зла различимы. Недавняя демонстративная самоидентификация Захара Прилепина — пример выбора между сталью и молью, к которому вынудила моль.
Моль оккупирует не только Болотную площадь. Куда больше моли расселось в 1990-е гг. в дипломатическом корпусе, образовательной бюрократии и мейнстримных СМИ, где вольготно себя чувствует.