Если одни виды конспирации существовали только на бумаге, то другие, хотя действительно использовались, но были рассчитаны не на КГБ, а на окружающих. Вспоминая свою переписку с А.И. Солженицыным, врач Эммануил Владимирович Орёл пишет: «У меня хранится несколько писем и открыток от Солженицына… Ни на одном из них нет ни обратного адреса, ни фамилии отправителя. Привычка старого зэка к конспирации” [404] .
Спрашивается, а что в данном случае нужно было конспирировать? Ведь переписка, судя по воспоминаниям, имела самый невинный характер.
Другой такой же эпизод. Александру Исаевичу нужно послать в редакцию «Нового мира» свою повесть «Раковый корпус», на которую у него уже был заключён договор с журналом. Что сделал бы на его месте обычный неискушенный в конспирации писатель? Пошёл бы на почту и отправил рукопись, указав свой домашний адрес. Не таков был Александр Исаевич. Послал, пишет он, «Раковый корпус» «якобы из рязанского леса» [405] .
Ещё более конспиративный характер имела его переписка с Н.И. Зубовым. Так, получив восторженный отзыв А.Т. Твардовского по поводу его повести «Один день Ивана Денисовича», А.И. Солженицын сразу же написал в Крым Н.И. Зубову: «Вас очень удивит, если я скажу, что (по стеснительности даже от Вас) я немного баловал литературой в свободное время, т. е. имел дерзость пытаться писать. Так я написал некую повестушку “Один день Ивана Денисовича”. И после XXII съезда мне показалось, что как раз самое время её напечатать бы — и отправил в “Новый мир”. Реакция превзошла самые радужные ожидания. Сочли, что я какой-то там самородок… Всё это меня удивило» [406] .
Можно допустить, что А.И. Солженицын, опасаясь непрошеных читателей, стремился отвести подозрения от семьи Зубовых на счёт их осведомлённости о его литературном творчестве в Кок-Тереке, но для этого вполне достаточно было просто сообщить, что «написал некую повестушку». И всё.
А вспомним, как Александр Исаевич описывает свою работу на пишущей машинке: «…теснейшая, строчка к строчке (не в один интервал, два щелчка, но после каждой строчки я выключал сцепление и ещё сближал от руки), без всяких полей и двухсторонняя перепечатка» [407] .
Сразу же нужно отметить, что отключать после каждой строчки сцепление и рукой сближать строчки — бессмысленное занятие, которое могло дать совершенно ничтожную экономию бумаги. Но дело даже не в этом. Можно допустить, что подобная техника печатания использовалась для хранения рукописей в тайнике, объём которого был ограничен. Но почему таким же образом Александр Исаевич печатал и те свои произведения, которые передавал в редакцию «Нового мира» для публикации? Разве их нельзя было напечатать обычным способом? Конечно, можно. Но кто догадался бы тогда, какой он искусный конспиратор?
Подобный же характер имела его конспирация и зимой 1968–1969 гг., когда в деревне Давыдово под Рязанью он встречался с бывшим генералом П.Г. Григоренко. Разумеется, встреча была назначена на ночь, генерал приехал последним автобусом. Разыскав нужный ему дом, он постучал в окно и по ошибке — в хозяйское. «Но, — вспоминал П.Г. Григоренко, — раньше неё подбежал к окну Александр Исаевич. Видимо, упреждая меня, не давая возможности назваться, он проговорил сквозь стекло: Федор Петрович? А я Петр Иванович. Сейчас открою Вам. Иди к сеням» [408] .
Вот что такое конспирация. Непонятно, правда, от кого и зачем. Ведь бывший генерал, которого звали Петр Григорьевич и который до этого ни разу не встречался с писателем, не разобравшись в потёмках, мог подумать, что его с кем-то путают, а услышав, что он имеет дело с неведомым ему Петром Ивановичем, решить, что ошибся адресом. Ну, а если бы проснулась хозяйка и услышала, что по её дому разгуливает неизвестный ей Петр Иванович, могли быть и неприятности. Но все спали, и никого это не интересовало. Только бывший генерал мог понять, с каким великим конспиратором он имеет дело.
Если одни виды конспирации существовали только на бумаге, если другие использовались в расчёте на окружающих, то третьи хотя и могли иметь практический характер, но были, что называется, шиты белыми нитками.
Вспомним, как конспирировал Александр Исаевич в Рязани. Но с самого же начала им были допущены по крайней мере два крупных просчёта. Прежде всего — неполная загруженность в школе: сначала 15, потом 12, затем 9 часов неделю. Факт редкий и сразу же привлекавший к себе внимание. Ещё более должен был привлечь внимание стук пишущей машинки, который слышали не только соседи по коммунальной квартире, но и жители всего дома, имевшего лишь два этажа, особенно весной, летом и осенью, когда были открыты окна, да и зимой при открытой форточке.
И действительно, как Александр Исаевич ни конспирировал свою литературную деятельность, оказывается, его коллеги по школе знали о ней и гадали только о том, чем конкретно он занимается? [409]
Можно, конечно, было прятать рукописи в патефон, можно было сделать для их сокрытия в платяном шкафу двойной верх. Однако Александр Исаевич сам же отмечает, что «все эти предосторожности были, конечно, с запасом» [410] , т. е. если бы сотрудники КГБ действительно пришли с обыском, то был бы выпотрошен и патефон, и профессионально осмотрен платяной шкаф. Тогда для чего же все это делалось? Разве что для сокрытия рукописей от соседей или же непрошеных гостей.
Никак нельзя назвать удачным и то, как хранил Александр Исаевич свои рукописи за пределами дома. Сейчас нам известно несколько десятков человек, которые принимали в этом участие: Н.М. Аничкова, Лембит Аасало, И. Борисова, Е.Д. Воронянская, сестры А.М. и Т.М. Гарусевы, И.И. Зильберберг, Н.И. Зубов, Л.A. Капанадзе, Ю.В. Карбе, Н.И. Кобозев, А.И. Крыжановский, Л. Крысин, Н.Г. Левитская, Е. Бианки-Ливеровская, С. Осеннов, М.Г. Петрова, Б.А. Петрушевский, И.Д. Рожанский, Л.А. Самутин, Н.А. Семенов, X. Сузи, три её подруги (Руть, Элло, Эрико), В.Л. Теуш, Г. Тэнно, Г.Н. Тюрина, Е.Ц. Чуковская, М.Н. Шеффер, Г.Е. Эткинд, А.И. Яковлева [411] . Через А.А. Угримова Александр Исаевич хранил рукописи у лиц, которых не знал сам [412] . Есть подозрения, что некоторые его бумаги Н.И. Столярова держала в архиве И.Г. Эренбурга [413] .
Рассредоточение рукописей, безусловно, открывало возможность сохранить одни при провале других, но с увеличением мест хранения возрастала опасность утечки информации, а значит, и угроза провала. Более того, можно сказать, что опасность провала возрастала прямо пропорционально увеличению количества мест хранения. Неужели этого не понимал человек, который периодически с целью конспирации то отращивал, то сбривал бороду, человек, который не выходил на улицу, не взяв с собою сменную шапку?
Но Александр Исаевич использовал своих знакомых не только для хранения собственных рукописей. Начиная второе дополнение к «Телёнку», А.И. Солженицын писал: «Первое, что вижу: не продолжать бы надо, а дописать скрытое, основательней объяснить это чудо: что я свободно хожу по болоту, стою на трясине, пересекаю омуты и в воздухе держусь без подпорки. Издали кажется: государством проклятый, госбезопасностью окольцованный — как это я не переломлюсь? как это я выстаиваю в одиночку, да ещё и махинную работу проворачиваю, когда-то ж успеваю и в архивах рыться, и в библиотеках, и справки наводить, и цитаты проверять, и старых людей опрашивать, и писать, и перепечатывать, и считывать, и переплетать, — и выходят книга за книгой в Самиздат (а через одну и в запас копятся!) — какими силами? каким чудом? И миновать этих объяснений нельзя, а назвать ещё нельзее. Когда-нибудь, даст Бог, безопасность наступит — допишу» [414] .