Рисуя ужасы ГУЛАГа, автор не только пытался оправдать власовцев (не понять, а именно оправдать), но и не мог скрыть сожаления, что Германия проиграла войну. «Если бы, — с возмущением пишет он, — пришельцы не были так безнадёжно тупы и чванны, не сохраняли бы для Великогермании удобную казённую колхозную администрацию, не замыслили бы такую гнусь, как обратить Россию в колонию, — не воротилась бы национальная идея туда, где вечно душили её, и вряд ли пришлось бы нам праздновать двадцатипятилетие российского коммунизма» [360] .

Не поверю, чтобы А.И. Солженицын не понимал, что «пришельцы», а правильнее сказать, оккупанты ведут войны не ради идей, не для того, чтобы принести на штыках счастье завоёвываемым странам, а для подчинения и эксплуатации покорённых народов. Поэтому было бы странно, если бы Германия не ставила перед собою превращения России в свою колонию. А ведь кроме этого существовал план «Ост», который предусматривал массовое уничтожение советского народа [361] .

Неужели, вздыхая об упущенных нацистской Германией возможностях, «великий праведник» и «гуманист» сожалел и по этому поводу?

В 1978 г. А.И. Солженицын опубликовал новый вариант романа «В круге первом», в основе которого лежала история с разоблачением советского дипломата Иннокентия Володина, который пытался предотвратить получение советскими разведчиками секрета производства американской атомной бомбы. Смысл этого поступка А.И. Солженицына раскрыл в монологе главного героя романа Глеба Нержина: «Не знаю… не знаю… — видно было в четвертьсвете, как мучился Нержин. — Пока не было атомной бомбы, советская система, худостройная, неповоротливая, съедаемая паразитами, обречена была погибнуть в испытании временем. А теперь если у наших бомба появится — беда» [362] .

Получается, что главный герой, прототипом которого был сам автор, «мучился» от одной только мысли, что, создав атомную бомбу, советская страна может не погибнуть «в испытании временем». Что нужно сделать, чтобы не допустить этого? Парализовать создание советской страной атомного оружия. В результате этого Иннокентий Володин изображался как герой, не желающий укрепления советской тоталитарной системы.

Этим самым автор поднимал очень важную проблему. Можно ли ставить знак равенства между Родиной и политическим режимом? И означает ли борьба с существующим в твоей стране политическим режимом борьбу с Родиной? Иначе говоря, кого мы имеем в лице Иннокентия Володина — предателя или гражданина?

Борьба с существующим политическим режимом может быть высшим проявлением гражданственности и патриотизма. Но не всегда. Она оправдана только в том случае, если способна привести к утверждению более разумного и справедливого режима. Если же борьба с одним антинародным режимом расчищает дорогу для другого, подобного же режима, участие в ней — это по меньшей мере глупость. Если смена режима несёт народу лишь новые беды и страдания, такая борьба заслуживает осуждения.

Как же с этой точки зрения следует подходить к данному роману? Прежде всего нельзя забывать, что, получив в свои руки ядерное оружие, США с самого же начала использовали его варварским образом. Вспомним Нагасаки и Хиросиму. А уже осенью 1945 г. приступили к разработке плана Третьей мировой войны с использованием этого оружия против советского народа [363] .

Таким образом, независимо от того, как оценивать советскую тоталитарную систему, приходится констатировать, что если бы американской разведке удалось не допустить утечки информации и задержать создание советской ядерной бомбы, сейчас не было бы ни нашей страны, ни потомков нобелевского лауреата.

О том, что цель противостояния между США и СССР не имела никакого отношения к облагодетельствованию советского народа, свидетельствуют события последних лет. Тоталитарная система в нашей стране рухнула. И что последовало за этим? Спад производства, разрушение культуры, разгул преступности, полное крушение нравов, криминальное обогащение одних (очень немногих) и обнищание других (подавляющего большинства).

С учётом этого приходится констатировать, что, изображая Иннокентия Володина героем и призывая читателей своего романа следовать его примеру, А.И. Солженицын тем самым пытался героизировать образ предателя. Страна действительно нуждалась в борцах с тоталитарной системой, но в борцах за другие цели и другие идеалы.

«В СССР, — пишет Л.И. Сараскина, — с Александром Исаевичем сводили счёты старым способом — в жанре “травли с подлогом”. В мае 1982 года “Советская Россия” писала, будто Александр Исаевич, изгнанный из страны, бросил в лицо согражданам страшную угрозу: “Подождите, гады! Будет на вас Трумэн! Бросят вам атомную бомбу на голову!”». «И бедные запуганные сограждане даже не догадывались, что газета жульнически цитирует сцену из “Архипелага”, слова отчаявшегося зэка на Куйбышевской пересылке» [364] .

Предоставим слово самому А.И. Солженицыну: «Больше всего, конечно, волновали пересылку сообщения из Кореи. Сталинский блицкриг там сорвался. Уже скликались добровольцы ООН. Мы воспринимали Корею как Испанию третьей мировой войны…

Так тошно нам было, что мы не могли подняться выше своей тошноты. Мы не могли так мечтать, так согласиться: пусть мы погибнем, лишь были бы целы все те, кто сейчас из благополучия равнодушно смотрит на нашу гибель. Нет, мы жаждали бури!..

— Так вы что ж: могли хотеть мировой войны?

— А давая всем этим людям в 1950 году сроки до середины 70-х — что же им оставили хотеть, кроме мировой войны?

Мне самому сейчас дико вспоминать эти наши тогдашние губительные ложные надежды… Мировая война могла принести нам либо ускоренную смерть (стрельба с вышек, отрава через хлеб и бациллами, как делали немцы), либо всё же свободу. В обоих случаях — избавление гораздо более близкое, чем конец срока в 1975 году. На это и был расчёт…»

«До чего на Куйбышевской пересылке было вольно!.. И, гуляя во дворе, мы запрокидывали головы к белесо-знойному июльскому небу. Мы бы не удивились и нисколько не испугались, если бы клин чужеземных бомбардировщиков выполз на небо. Жизнь была нам уже не в жизнь… и жаркой ночью в Омске, когда нас, распаренное, испотевшее мясо, месили и впихивали в воронок, мы кричали надзирателям из глубины: “Подождите, гады! Будет на вас Трумен! Бросят вам атомную бомбу на голову!”…И так уж мы изболелись по правде, что не жаль было и самим сгореть под одной бомбой с палачами. Мы были в том предельном состоянии, когда нечего терять» [365] .

А затем эти же слова А.И. Солженицын вложил в уста одного из героев романа «В круге первом» дворника Спиридона: «Если бы мне, Глеба, сказали сейчас: вот летит такой самолет, на ём бомба атомная. Хочешь, тебя как собаку, похоронит под лестницей, и семью твою перекроен, и ещё мильен людей, но с нами — Отца Усатого и всё заведение их с корнем, чтоб не было больше, чтоб не страдал народ по лагерям, по колхозам, по лесхозам?…Я, Глеба, поверишь? Нет больше терпежу! Терпежу — не осталось! Я бы сказал, — он повернул голову к самолёту, — А ну! Ну! Кидай! Рушь» [366] .

По словам А.И. Солженицына, когда началась Холодная война и особенно после раскола Европы в 1949 г. и Корейской войны 1950 г., заговорили о приближении Третьей мировой войны между США и СССР, в связи с чем якобы среди заключённых получили распространение надежды на поражение СССР в этой войне. «Скоро им (т. е. Советскому Союзу — А.О.) конец! В этом году будет война, и осенью обратно поедем»… Я писал уже, что и мы так верили, и мы так жаждали в те годы — в 49-м, в 50-м» [367] .